назад

МИЛОЕ ИСКУССТВО, КОВАРНОЕ ИСКУССТВО

Пока Петропавел соображал, какая из волн спасительная, одна волна накрыла его с головой, и, вспомнив о том, что он смертен, бедняга даже глупо выкрикнул в пространство: "Спасите!" - но, как ни странно, получил ответ.
- Не шуми, - сказали ему, - и так ничего не слышно.
- Спасите! - шепотом повторил он, хотя, - может быть, из-за волн - вокруг никого видно не было.
- Что ты имеешь в виду? - раздался возле самого его уха тихий противный голос. Несмотря на критическую ситуацию, Петропавла возмутила такая постановка вопроса.
- Это самое и имею в виду! - возопил он.
Спасите, имею в виду.
- Да не шуми ты! - цыкнули сверху. - Я и так прекрасно тебя слышу. А больше тут никого нет, так что нечего вопить... Но я хочу знать фактически, каково значение предложения "Спасите!". Ты говоришь, что оно и означает "Спасите!". Так это само собой разумеется. Твой ответ совершенно бессодержателен - и мне приходится усомниться в осмысленности твоего высказывания, а значит, и в твоих умственных способностях. Раскрой смысл предложения, ну? Что ты подразумеваешь?
Чтобы не тратить силы на препирательства в воде, Петропавел ответил лаконично:
- То и подразумеваю, что говорю.
- Непонятно, - послышалось в ответ. - Всегда говорят одно, а подразумевают совсем другое. И этим твоим "Спасите!" тоже можно много чего подразуметь. Можно, конечно, и невинные вещи подразуметь - что-нибудь типа "Помогите мне... укажите путь, составьте компанию - будем, дескать, вдвоем плыть к берегу, так оно легче...". Но ведь не исключено и другое: "Давайте-ка, мол, ко мне, мой дорогой, я тут в Вас вцеплюсь мертвой хваткой, отдохну, потом брошу Вас, чтобы Вы утонули, а сам, набравшись сил, бодро
поплыву дальше!" Таким образом, мне желательно знать, что именно ты подразумеваешь. На этом, между прочим, основано искусство подтекста.
- Прекрати эти издевательства... - задыхался Петропавел, - мне сейчас не до подтекста!
- Ты торт слоеный ел когда-нибудь? - невозмутимо поинтересовался тихий противный голос.
Тогда представь себе высказывание как торт: высказывание тоже многослойно. Пробуем с этой точки зрения рассмотреть "Спасите!" - высказывание, сделанное тобой. Само по себе слово "спасите" - это верхний слой торта, то есть крем, собственно говоря. Под ним - разные слои, опускаясь по которым мы доходим до фундамента - подлинной сущности высказывания: в данном случае ее можно выразить словами "больше всего на свете мне дорога собственная шкура"... А крем - это еще не весь торт.
Петропавел давно уже не слушал и молча боролся со стихией.
- Почему ты молчишь? - в самое ухо спросили его.
- Не люблю... разговаривать... в шторм.
- О, это лучше! - похвалил голос.
- Слушай, отвяжись, а? Я не разговариваю с теми, кого не вижу.
- А ты считай, что это телефонный разговор!
- Идиот! - рявкнул Петропавел. - Чего ради - по телефону... в воде?
- Пожалуй, - согласился голос. - Ладно, начинай считать волны. Шестая волна вынесет тебя на берег. Он уже близко.
...Шестая волна вынесла Петропавла на берег, а на седьмой волне кончился шторм. Петропавел раскинул руки и закрыл глаза.
- Отдыхаешь? - тут же услышал он возле себя.
- Спасибо, я очень обязан тебе, - сказал Петропавел в никуда. - Ты кто? Мы ведь не познакомились в море.
- Таинственный Остов, - был ответ. - Разве не видно?
- Не видно.
- Правда, что ли, не видно? - ужаснулся голос. - Но ведь речь моя позволяет тебе предположить наличие некоторого тела!
- Позволять-то позволяет...
- Ну, если есть какие-то сомнения, предположи хотя бы наличие духа, - ограничился Таинственный Остов. - Пусть я буду метафизическая субстанция... - говорящая метафизическая субстанция. В конце концов язык - тоже форма существования. Можно ведь существовать в языке, не существуя в действительности: так многие делают. Разреши и мне.
- Пожалуйста, - разрешил Петропавел, - существуй как хочешь.
- Что ты имеешь в виду? - заинтересовался дотошный собеседник.
- Это и имею в виду.
- Так-таки э т о и имеешь?
- О господи, - вздохнул Петропавел, - как с тобой трудно говорить!
- Можно подумать, что говорить в о о б щ е просто! Я, например, не всегда понимаю, почему люди так смело берутся говорить: ведь подчас такое может подразуметься, о чем ты ни ртом, ни ухом не ведаешь!
- Само собой, - наставил его Петропавел, ничего подразуметься не может. Каждый отдает себе отчет в том, что он подразумевает и подразумевает ли что-нибудь вообще.
- Что ты имеешь в виду? - испугался Таинственный Остов.
- Я всегда имею в виду то, что говорю.
Петропавел утомился.
- Можно подумать, что это всегда о т т е б я зависит. Ты, значит, умнее Тютчева?
- Я? Умнее... Тютчева? Но я такого не говорил. А при чем тут Тютчев?
- Допускаю, что не говорил. Но подразумевал. Тютчев сказал: "Нам не надо предугадать, как наше слово отзовется". А послушать тебя - так получается, что предугадать это очень легко. Стало быть, ты умнее Тютчева.
Петропавел молчал.
- Умнее Тютчева считают себя только дураки. Ты дурак, - поставил диагноз Таинственный Остов.
- Слушай, - довольно миролюбиво предложил Петропавел, несмотря на то что злость уже била в нем ключом, - давай разойдемся по-хорошему. Мне совершенно не улыбается выслушивать все это... тем более от собеседника, которого я даже не вижу.
- Что ты хочешь этим сказать? - возмутился Таинственный Остов. - Бестактно намекать на физические недостатки кому бы то ни было!
- Во-первых, н е т е б е говорить о такте. - Петропавел позволил-таки себе минимальный протест. - А во-вторых, я ни на что не намекал. Мне это вообще не свойственно.
- Да уж, - почти успокоился Таинственный Остов. - Я заметил, что ты чрезвычайно плоско выражаешь свои мысли. Стало быть, ты вряд ли достиг совершенства в искусстве импликации... то есть
подразумевания. И не удивительно, что, имплицируя... подразумевая какой-нибудь смысл, ты хорошо отдаешь себе в этом отчет. Простые смыслы легко имплицировать: например, вместо просьбы "Подайте, пожалуйста, соль" можно обойтись замечанием "Суп совсем несоленый" - и вам сразу подадут соль. Но это чепуха. Впрочем, более тонкие вещи тебе недоступны.
- Ну-ну... - поощрил его Петропавел, потому что Таинственный Остов ненадолго умолк. - Продолжай обвинения.
- Я тебя ни в чем не обвиняю, я даже завидую тебе как человеку поверхностному. Блаженны нищие духом - и блаженны, пусть в меньшей степени, нищие ухом, которые и не ведают, в какие дебри может завести язык, которые вовсе не слышат доброй половины смыслов в доброй половине слов! Они просто открывают рты - и говорят, точно так же как открывают те же рты - и едят... А язык - деликатная штука, правда, знают об этом немногие - горстка хороших поэтов. Ты к ним не относишься.
- Пусть это тебя не волнует, - пожелал собеседнику Петропавел.
- Меня это и не волнует, - успокоил его Таинственный Остов. - Меня другое волнует - Язык. На носителей языка - и на тебя в том числе! - мне начхать. А вот Язык - жалко. Язык - это растение нежнейшее, капризнейшее! Он - как садовая роза, которая хранит в себе воспоминания о бесконечном числе метаморфоз, о непрерывных преобразованиях многих и многих поколений дикой розы. И Язык - он тоже кое-что хранит в себе: национальную историю, национальную культуру. Ведь у слов прекрасная память... Они помнят, кто, когда, сколько раз и в каких значениях употреблял их с тех самых пор, как стоит мир. Любое слово обросло уже бессчетным множеством смыслов - и его невозможно употребить так, чтобы реализовался лишь один из них. А потому независимо от того, хочется мне подразумевать или нет, я все равно что-нибудь да подразумеваю... Ты же пытаешься низвести язык до первобытного уровня, отбрасывая все, что он накопил в себе. Ты берешь в руки ножницы и начинаешь постригать лепестки розы. Какое счастье, что Язык не принадлежит тебе! Впрочем, он не принадлежит никому: его можно портить, но испортить нельзя...
Петропавел сколько возможно выдержал возникшую паузу и окликнул Таинственный Остов - сначала один раз, потом еще... Но невидимый собеседник исчез, унеся с собой тайный смысл своих смутных слов.
- М-да, - обобщил Петропавел. - Воще Бессмертного хоть и нет, но он виден! А этот и не виден даже: поди пойми - есть он или его нет... - И неожиданно заключил: - Хорошо если бы он - был!
...Петропавел уходил от моря. Он опять забыл спросить дорогу к Слономоське и шел наугад. Ни с того ни с сего ноги начали разъезжаться в разные стороны: кажется, под песком был лед. Вскоре песок совсем исчез, и с величайшей осторожностью Петропавел зашагал уже просто по льду. Внимание его привлек какой-то предмет впереди. Петропавел двинулся к нему и издалека еще различил табличку вроде тех, что ставятся на газонах.
На табличке было написано КАТОК СОЗНАНИЯ, а под этой надписью три стрелки указывали разные направления. Против каждой стрелки значилось: направо - "П о л у ч и ш ь т о, ч т о з а х о ч е ш ь, н о
н е у д е р ж и ш ь"; налево - "У д е р ж и ш ь т о, ч т о п о л у ч и ш ь, н о н е з а х о ч е ш ь"; прямо - "З а х о ч е ш ь т о, ч т о у д е р ж и ш ь, н о н е п о л у ч и ш ь".
Петропавел просто обомлел от такого выбора: сначала ему показалось, что учтены все возможные выходы из ситуации, в которую он попал, - и дело только за тем, чтобы правильно определить направление будущего движения. Глаза разбегались от предложений. Однако, поразмыслив, он понял, что по существу выбора никакого и не предлагается, потому как в конце концов все равно ничего не приобретаешь. В первом случае - приобретенного не удерживаешь, то есть как бы и не получаешь, во втором - сам же от приобретенного отказываешься за ненадобностью, а в третьем - цепляешься за то, чего тем не менее не имеешь. Иными словами, все одинаково плохо - и, куда ни идти, результат тот же... Это был очевидный тупик. Петропавел уставился на табличку в полном замешательстве.
Внезапно посетила его мысль, что кто-нибудь, может быть, сейчас наблюдает за ним и посмеивается. Мысль погостила в сознании иулетела, а на смену ей прилетела вьюга. Однако не успел Петропавел испугаться, как вьюга кончилась, не внеся, вроде бы, никаких изменений в ландшафт. Впрочем, табличка уже отвернулась от Петропавла - и ему пришлось зайти с другой стороны, чтобы еще раз прочесть написанное: КАТОК СОЗНАНИЯ... Но теперь получалось, что все стрелки указывают в направлениях, прямо противоположных первоначальным.
Он сел на лед и задумался. Безразлично, куда идти: никакой выбор не будет правильным. Но почему, почему же так? И есть ли вообще надежда выбраться из этой местности, где в полном беспорядке чередуются леса, моря, ледяные пустыни и где обитают бредовые существа, вызывающие только самые смутные представления о виденном и слышанном и во всякой критической ситуации, словно волшебным щитом, прикрывающиеся искусством?
"Искусство... - горько подумал Петропавел, - это оно шутит со мной! Это оно подстерегает человека на каждом шагу - полузабытым воспоминанием, всплывшей в сознании книжной подробностью и еще...
обмолвкой, недослышкой, которые тоже искусство! Это оно заводит в дебри и морочит там. И человек, замороченный им, уже не видит мира таким, каков он есть. А что же дается ему взамен этого мира?
П о л у ч и ш ь т о, ч т о з а х о ч е ш ь, н о н е у д е р ж и ш ь... Это же очень точно! Все, чего ни пожелаешь, дает тебе искусство, но дает не насовсем, подержать дает - а задумаешь оставить у себя, смотришь - фюить! - улетело, исчезло, растаяло: ищи свищи!.. Вот же, только что было у тебя все - и да же такое было, о чем и мечтать нельзя! - что ж случилось? Как выпустил ты это из рук, как не заметил, что сразу все - выпустил, потерял, утратил? Поглядишь - нет ничего, и старуха сидит у разбитого корыта... З о л о т а я
р ы б к а и с к у с с т в а!
У д е р ж и ш ь т о, ч т о п о л у ч и ш ь, н о н е з а х о ч е ш ь... И это верно, ах как верно! Можно исхитриться - и силою ума или просто силой проникнуть в самую тайну искусства, в святилище его, но вот проник: где же тайна? Ее нет, а то, что ты держишь в руках... черепичный обломок, несколько строк на бумаге - это не нужно тебе, потому что - зачем? Ты ведь хотел другого и о другом мечтал, когда тайком входил в святилище. Так что же держать в руках черепичный обломок, несколько строк на бумаге - брось их: тайны в них не больше, чем в волшебном фонаре, который тоже можно разобрать - посмотреть, что там внутри, и удивиться: только это?.. Х р у п к а я в е т о ч к а и с к у с с т в а!
З а х о ч е ш ь т о, ч т о у д е р ж и ш ь, н о н е п о л у ч и ш ь... Что ж, правда и это - горькая правда, горчайшая из всех правд. Потому что именно так: если и захочешь, и возьмешь, и будешь держать в руках твоих, то не получишь все равно: принадлежало тебе и считалось твоим, а твоим - не было.
Ничьим не было, но время, но ветер прибивали это то к одному берегу, то к другому - вот и к твоему берегу, да не твое!.. Владей день один, владей годы, владей жизнь целую - все равно не твое, не приручишь: да, я с тобой, и больше: да, я люблю тебя, но это ровным счетом ничего не значит - и нет тебе в этом ни радости, ни покоя... С и н я я п т и ц а и с к у с с т в а!"
Так, поняв все сразу, Петропавел двумя пальца ми крутанул табличку вокруг оси - и вот она за вертелась, как рулетка, и быстрее, чем рулетка: 27 красный! - мимо, 42 черный! - мимо - эй, смотрите, кому повезет, если повезет кому-нибудь в этой игре, где ставки не равны, а выигрыши равны, и они проигрыши!.. И не глядя
больше на это вращение, Петропавел снова двинулся наугад: не все ли равно, милое искусство, коварное искусство!.. - и уже не увидел, как Всадник-с-Двумя-Головами убрал табличку за пазуху с поверхности льда.

дальше
в Содержание