назад
в Содержание

3

Первый раз в жизни я выпил вина зимой, когда мне было четырнадцать лет. Произошло это в гараже, куда меня привел Митяк -- его брат, задумчивый волосатик, обманом избежавший армии, работал там сторожем. Гараж помещался на большой отгороженной территории, заставленной бетонными плитами, и мы с Митьком довольно долго лазили по ним, иногда оказываясь в удивительных местах, полностью отгороженных от всей остальной реальности и похожих на отсеки давно покинутого космического
корабля, от которого остался только каркас, странно напоминающий нагромождение бетонных плит. К тому же фонари за косым деревянным забором горели загадочным и неземным светом, а в пустом и чистом небе висело несколько мелких звезд -- словом, если бы не бутылки из-под сушняка и заледеневшие потеки мочи, вокруг был бы космос.
Митяк предложил пойти погреться, и мы направились к алюминиевой ребристой полусфере гаража, в которой тоже было что-то космическое. Внутри было темно; смутно виднелись контуры машин, от которых пахло бензином. В углу стояла досчатая будка со стеклянным окном, как бы пристроенная к стене; там горел
свет. Мы с Митьком протиснулись внутрь, сели на узкой и неудобной лавке и молча напились чаю из облезлой жестяной кастрюли. Брат Митька курил длинные папиросы, разглядывал старый номер "Техники-молодежи" и совершенно никак не реагировал на наше присутствие. Митяк вытащил из под лавки бутылку, со стуком поставил ее на цементный пол и спросил:
-- Будешь?
Я кивнул, хоть мне и стало не по себе. Митяк до краев наполнил темно-красной жидкостью стакан, из которого я только что пил чай, протянул его мне; словно войдя в ритм какого-то процесса, я подхватил стакан, поднес его ко рту и выпил, удивившись, насколько мало усилий надо приложить для того,
чтобы сделать что-то впервые. Пока Митяк с братом допивали остальное, я прислушивался к своим ощущениям, но со мной ничего не происходило. Я взял освободившийся журнал, наугад раскрыл
его и попал на разворот с крохотными рисунками летательных аппаратов, названия которых надо было угадать. Один понравился мне больше других -- это был американский самолет, крылья которого могли служить пропеллером на время взлета. Еще там была маленькая ракета с кабиной для пилота, но ее я не успел толком рассмотреть, потому что митькин брат, молча и даже не
подняв глаз, вытянул журнал из моих рук. Чтобы не показать обиды, я пересел к столу, на котором стояла банка с торчащим кипятильником и лежали полузасохшие очистки колбасы. Мне вдруг стало противно от мысли, что я сижу в этой маленькой заплеванной каморке, где пахнет помойкой, противно от того, что
я только что пил из грязного стакана портвейн, от того, что вся огромная страна, где я живу -- это много-много таких маленьких заплеванных каморок, где воняет помойкой и только что кончили пить портвейн, а самое главное -- обидно от того, что именно в этих вонючих чуланчиках и горят те бесчисленные разноцветные
огни, от которых у меня по вечерам захватывает дух, когда судьба проносит меня мимо какого-нибудь высоко расположенного над вечерней столицей окна. И особенно обидным мне это показалось по сравнению с красивым американским летательным аппаратом из журнала. Я опустил глаза на газету, которой был застелен стол -- она была в жирных пятнах, в пропалинах от окурков и в круглых следах от стаканов и блюдец. Заголовки статей пугали какойто ледяной нечеловеческой бодростью и силой -- уже давно ведь ничто не стояло у них на пути, а они со страшным разахом все били и били в пустоту, и в этой пустоте спьяну (а я заметил, что уже пьян, но не придал этому значния) легко можно было оказаться, и попасть замешкавшейся душой под какую-нибудь главную задачу дней или привет хлопкоробов. Комната вокруг стала совершенно незнакомой; на меня внимательно глядел Митяк. Поймав мой взгляд, он подмигнул и спросил чуть заплетающимся языком:
-- Ну что, полетим на Луну?
Я кивнул, и мои глаза остановились на маленькой колонке с названием "ВЕСТИ С ОРБИТЫ". Нижняя часть текста была оборвана, и в колонке оставалось только: "Двадцать восьмые сутки...", напечатанное жирным шрифтом. Но и этого было достаточно -- я все сразу понял и закрыл глаза. Да, это было так -- норы, в
которых проходила наша жизнь, действительно были темны и грязны, и сами мы, может быть, были под стать этим норам -- но в синем небе над нашими головами, среди реденьких и жидких звезд существовали особые сверкающие точки, искусственные, медленно ползущие среди созвездий, созданные тут, на советской
земле, среди блевоты, пустых бутылок и вонючего табачного дыма -- построенные из стали, полупроводников и электричества, и теперь летящие в космосе. И каждый из нас -- даже синелицый
алкоголик, жабой затаившийся в сугробе, мимо которого мы прошли по пути сюда, даже брат Митька, и уж конечно, Митяк и я -- имели там, в холодной чистой синеве, свое маленькое посольство.
Я выбежал во двор и долго-долго, глотая слезы, глядел на желто-голубой, неправдоподобно близкий шар луны в прозрачном зимнем небе.

вперед
в Содержание